Всем добрый день
Несколько дней читала тему и решила написать о своём опыте гостевой семьи. Так сказать, взгляд изнутри.
В 2008 году, оформляя документы на 8,5-летнего мальчика, я планировала брать его в гости, и только в гости. Это для моей нерешительной (трусливой) натуры был, как я тогда считала, разумный компромисс. Я хотела «делать добро» и ребёнок меня сильно зацепил, мальчик же очень хотел, чтобы его «брали в гости», интернат активно практиковал гостевой режим - всё вроде сходилось в одной точке. Для нас это было как бы не очень обременительно – проект надолго, но ведь это только на выходные\каникулы. Вроде и не так страшно, не «насовсем». Короче, документы оформлены, и 10 апреля 2009 года состоялось моё первое знакомство с ребёнком. Потом две недели я «приручаю» мальчика к себе, в ускоренном темпе даю ему понятия «о жизни в семье», знакомлю с мужем и бегаю счастливая от сознания «какаяядобраяделюсьссиротойсвоимтеплом».
Наконец, мы получаем от мальчика и психологов интерната «добро» забрать ребёнка на выходные, и в пятницу 24 апреля он едет к нам. Не помню сейчас, как проходили те выходные – кажется, мы все с приятностью проводили время. Но вечер пятницы, суббота и утро воскресенья прошли, и неумолимо надвигалось время отвозить ребёнка обратно. Мы с самым оптимистичным видом разговаривали с ребёнком о планах на будущие выходные и вообще о том, что ему в свободное от интерната время всегда есть куда поехать – к нам, то есть. Он кивал, соглашался, но глаза его мне категорически не нравились. В конце концов, мы отправились и более-менее благополучно добрались до интерната. Практически молча. Всю дорогу я чувствовала себя невероятной сволочью, которая отдаёт беззащитное дитя в лапы Системы. Хреново было. Возвращаться было ещё хуже – перед глазами стоял ребёнок в окошке казённого здания с невыразимым выражением лица – он бодрился изо всех сил. Дома ждал муж – яснее ясного было видно, что он думал о том же, о чём и я.
Так начались и продолжились наши «гости». Счастливая пятница, спокойная суббота и тоскливое воскресенье. Мальчик не спрашивал, почему я его отвожу обратно, он «всё понимал». ТАМ у него были учёба, друзья, здесь мы, собаки, кот, отдых от будней. Я бодро втирала про «два дома», которые, якобы, теперь есть у ребёнка. Но ощущение того, что всё не так, как ожидалось, не отпускало. Неприятно чувствовать себя гадом, очень. Попутно мы узнали, что мальчишку шантажируют поездками к нам (будешь плохо себя вести, не отпущу на выходные к тёте Лене), что не добавляло радости. Близилось лето, мы собирались взять его на все три месяца к нам, и принимать, наконец, решение – тянуть эту волынку с гостями дальше (а практика в ДД такая была, многие годами брали детей в гости) или брать дитя под опеку. Мы-то с мужем за месяц гостевого поняли, что не для наших нервов эти воскресные расставания, что режем по живому каждый раз, что, идя с мальчиком на станцию, хочется провалиться от его наивных вопросов о детях, которые носились вокруг нас на великах и роликах или копались в песочнице, «тётя Лена, а они потом куда пойдут? Домой? И там лягут спать? А у них мама есть?» и т. д. Короче, весь этот ужас и мрак оказался не для нас.
На июнь нам его не отдали. «У нас запланирован выезд воспитанников в оздоровительный лагерь к морю, я не могу менять количество детей, мы уже отдали списки», - сказала мне директор. «На июль тоже не рассчитывайте, только в августе отдам». Мальчик вдруг тоже сказал, что он хочет поехать с ребятами в лагерь. Мне его не отдавали! Моего ребёнка! До меня вдруг ясно допёрло, что я его два месяца не увижу. Честно говоря, мы, два взрослых дурака, просто потеряли почву под ногами. ВДРУГ (ага!) стало ясно, что это НАШ ребёнок, и он не с нами, а мы сидим и ничего не делаем! Деть уехал в лагерь (провожали с мужем и дочкой – чуть сердце не разорвалось), а я стала периодически ездить к директору и умолять, чтобы она отдала его нам в начале июля. Каждый день мы звонили в Крым и разговаривали с ребёнком (чтобы не забыл!), он был как замороженный. Не всегда удавалось поговорить, иногда он «плохо себя вёл», и его наказывали на разговор. Но мы уже были другие – мы почувствовали шкурой, что «в ответе за того…», что этот, ещё два месяца назад незнакомый нам мальчик – наш сын, и никто не смеет его у нас забирать. Директора я умолила, ревела у неё в кабинете, в ноги бы бросилась – только отдайте! В итоге, 3-го июля встречала сына на вокзале. Когда он вышел из вагона – коротко стриженый, лобастый, худые ноги в синяках – испуганно озираясь (боялся, что я не приеду), посетило меня наконец счастье – вот он, мой мальчик, вернулся. Никуда его не отпущу от себя больше. Потом началась жизнь. Каждый совместно прожитый день для нас праздник. 31 декабря, под новый, 2010 год, сын впервые назвал меня мамой – я пошла в ванную и порыдала там от счастья. Живём… Постепенно сын рассказал о том, как он плакал в воскресенье, уезжая в интернат, но скрывал свои слёзы, плакал в интернате, потому что хотел к нам домой, но «ночью, тихо, чтобы никто не слышал», как тяжело ему было возвращаться туда по майскому городу среди весёлых домашних детей, как он не хотел, чтобы я уходила, и улыбался и махал, пока я не скрывалась за поворотом, а потом надо было быстро мыться и ложиться спать, а ему было очень грустно, и до следующей пятницы время тянулось очень-очень долго. Иногда он говорил: «Мне сегодня приснился очень хороший сон – как будто я живу в интернате. И мне во сне было грустно, и я плакал. А потом я проснулся и увидел, что я ДОМА. И я стал такой счастливый!»
Его друг продолжает ходить в выходные «в гости». Его начали брать раньше, чем мы нашего сына, и сынишка ему тогда завидовал и тоже очень хотел, чтобы его так же брали. Гостевая «мама» прооперировала нашему другу глаз и сделала много хорошего для него, но, глядя на последнюю коллективную фотографию их группы, я увидела, что у него такие грустные-грустные глаза. Мой сын мечтает, чтобы «мама А…на взяла его домой «насовсем».
