«Дом, в котором…» — очень большая книга. Не в смысле количества страниц, исторического значения или продолжительности написания. А по-другому — как если приходишь в новую школу посреди учебного года и пытаешься влезть во все это, сообразить, куда ты попал. Что вокруг? Кто с кем дружит, какие тут учителя, сколько здесь будет дважды два?
Четыре получается не сразу, если вообще когда-нибудь получается. Весь этот большой, чужой, настороженный мир нападает одновременно со всех сторон, и читатель «Дома, в котором...» быстро вспоминает ощущения новичка у доски. В книге тоже есть такой новичок — персонаж по прозвищу Курильщик, семнадцатилетний парень, попавший в выпускной класс закрытой школы-интерната.
Для детей-инвалидов да, но это не книга о детях-инвалидах. Правильнее было бы сказать — «дети со специальными потребностями», а еще лучше — «со специальными возможностями». Отсутствие ног, рук или зрения для обитателей школы-интерната (или, как называют его учащиеся, Дома) — это что-то вроде аллергии или дальтонизма. Вы же не будете есть мед, если у вас на него аллергия? А Слепой не возьмется читать книжку. А безрукий Кузнечик будет драться только ногами. А колясник Лорд никогда не сможет бегать, зато ползает так, что за ним не угонишься. После этой книги политкорректное «инвалиды — такие же люди, как все остальные» выглядит полным идиотизмом. Во-первых, попробуйте сказать: «Люди — такие же люди, как все остальные». Во-вторых, одинаковых людей не бывает.
Дом напоминает интернат для Людей Икс, а не для несчастных калек. Кто-то из воспитанников школы умеет видеть чужие сны, кто-то творит чудеса, кто-то «перепрыгивает» в особое место, параллельный мир, в то время как в привычной реальности его телесная оболочка лежит в больничном отсеке. И сам Дом — живое, безжалостное существо, устанавливающее свои правила, не любящее отпускать «своих» во внешний мир. Настолько, что выпускной год (он случается раз в семь лет) всегда оказывается самым трудным, отмеченным многими смертями и страданиями. Все, что за пределами Дома, «наружность» — безжизненное, порой опасное место. Иногда легче считать, что ее нет вообще.Мариам Петросян писала этот роман более десяти лет. Может быть, поэтому он такой сумбурный и взъерошенный. Она не писатель, а художник-мультипликатор. Может быть, поэтому роман кажется настолько разноцветным и живым: здесь соблюдается не литературная стройность композиции, а скорее театральная. Единство места, множественность масок. Под последней (первой) маской — настоящее лицо, провал в глубокую древность, чистую фантазию.
«Дом» сложно устроен — его рассказывают несколько человек, и про каждого читатель знает недостаточно. Ребенок, подросток, другой подросток, учитель. Иногда рассказ ведется от первого лица, как в дневнике шакала Табаки. Иногда нет. Бывает, что речь идет о предыдущем выпускном классе, когда нынешние «старшие» были совсем детьми. Иногда кто-то рассказывает сказку или притчу. Или сон. События приходится восстанавливать по обрывкам фраз, по чужим воспоминаниям, по граффити на стенах Дома.
У меня и КундЕра точно так же выскакивает вместо правильного КУндера. Ну что поделать...
