"Жилетка"
- Автор темы Гелия
- Дата начала
- Статус
а я никогда не исповедовалась ... пару раз пыталась, заходила в храм и уходила..
кто мне поможет? напишите с личку, пожалуйста
ВСЕ ИСТОРИИ СКОПИРОВАНЫ С ДРУГОГО ФОРУМА
Виктор Лихачев
Молитесь за меня
Все, опоздала! - матушка Евгения, запыхавшаяся от быстрой ходьбы, тоскливо глядела на пустую привокзальную площадь города. До монастыря, где она была настоятельницей, больше двадцати километров. Автобус в ту сторону пойдет только утром.
На автостанции матушке посочувствовали, но помочь ничем не смогли. Она уже внутренне приготовилась к тому, что придется заночевать в городе, как в дверях автостанции ее чуть не сшибла женщина, устремившаяся к окошку диспетчера.
- Люська! Люська, черт тебя дери! Уснула что ли? - Матушка Евгения при слове "черт" быстро перекрестилась и повнимательнее посмотрела на кричащую. Той было под сорок, потертые, видавшие виды джинсы, сарая куртка. Окошко отворилось. Женщина-диспетчер, тем же спокойным тоном, каким она минуту назад разговаривала с монахиней, ответила:
- Ну что ты кричишь? Вечно как угорелая носишься. Давай бумаги.
- Не ворчи. Просто домой скорей хочется. Тут только матушка Евгения поняла, что эта женщина - водитель такси. Ее серая "Волга" стояла у самого входа в автостанцию. У монахини затеплилась надежда. И хотя ни внешний вид женщины, ни ее манеры матушке не понравились, "Волга" была для настоятельницы последним шансом добраться затемно до монастыря.
- Простите, - окликнула она садившуюся в машину таксистку. - Вы еще работаете? - матушка сделала вид, что не слышала разговора женщины с диспетчером.
- Отработала уже. Сейчас машину в парк поставлю - и домой, - ответила та.
- Видите ли, я в городе по делам была, и вот... опоздала на последний автобус.
- Да, до монастыря далековато, - в голосе женщины прозвучало искреннее сочувствие. Она на мгновение задумалась, а потом, словно приняв решение, махнула рукой:
- Ладно, мои оглоеды без меня поужинают. Садитесь, поедем.
- А сколько это будет стоить? - робко спросила матушка.
- Поехали, говорю. Там видно будет.
Долгие северные сумерки уже затемнили окрестные поля. Машина ехала по пустынной дороге. Таксистка включила музыку. Прислушавшись к тому, что поет певица, матушка перекрестилась еще раз.
- Выключить? - улыбнувшись, спросила водитель.
- Если можно, пожалуйста.
- Все правильно. Вам лучше такие песни не слушать. А мне, честно говоря, нравится. Жизненно.
- Мне это трудно понять, - вздохнула матушка. Еще пять минут назад она радовалась тому, что все так хорошо закончилось, а сейчас уже искренне скорбела, думая о таксистке.
- Вы меня простите, - обратилась монахиня к женщине, - как вас зовут?
- Анна.
- А по отчеству?
- Да какое там отчество, мы же шоферня. Начальника гаража по - отчеству зовем, остальных по именам.
- И что, с вами одни мужчины работают?
- Почему? Диспетчеры, бухгалтерия, - начала перечислять Анна, но потом, словно поняв подтекст вопроса, засмеялась:
- Нет, ребята меня не обижают. Да и за баранкой я уже лет пятнадцать.
- А вот вы в брюках, - матушка пыталась быть тактичнее. - И выражения всякие допускаете. Наверное, курите? Это все не спасительно.
- Курю, - вопреки опасениям матушки, Анна спокойно отреагировала на ее слова. - Кстати, а как к вам полагается обращаться? Сестра?
- Нет, я настоятельница. Мать настоятельница.
- Вы думаете, мать настоятельница, я о своих грехах не знаю? - она махнула безнадежно рукой. - Только ведь это в рекламе по телевизору дура какая-то под машину в мини-юбке лезет. Не видели?
- Я не смотрю телевизор.
Ну да, я забыла. А выражаюсь ... бывает, но не подумайте, что я сквернословка какая ...
Если матернусь ненароком, то по делу.
- А в Бога веруете? - матушка уже овладела ситуацией.
- А как же без этого?
- В церковь на исповедь ходите?
- В великий четверг ходила. Когда еще? Да, получается раз в год.
Надо чаще. И каяться, каяться надо в грехах. Их мало знать, надо с ними бороться. На
вашей работе для женщины столько искушений. Наступило молчание. Анна о чем-то задумалась. Матушка уже не сомневалась, что Господь свел ее с этой женщиной не случайно. Вот и ворота монастыря. Когда Анна сказала, что денег брать с матери настоятельницы
не будет, матушка Евгения обрадовалась, но уже не удивилась. И только в душе возблагодарила Господа, что она, грешная, своими словами тронула эту женщину. На прощанье пригласила Анну приходить в монастырь:
У нас служит на литургии отец Лонгин. Вот увидите: придете раз, захочется придти
еще. И исповедник он замечательный. - И добавила:
- А я буду всегда молиться о вас.
Прошло несколько дней. В их быстротекущей череде постепенно забыла матушка Евгения таксистку Анну. Работы в монастыре было непочатый край, в город приходилось ездить по-прежнему часто, но пути женщин не пересекались. А однажды, во время короткого ночного сна, было матушке видение, Она и еще две женщины поднимаются на гору. Одна - прежняя ее знакомая еще по той, до монастырской жизни, а во второй матушка Евгения узнала таксистку Анну. Окрестности
горы очень живописны, вершины не видно. Идут они легко, дружно. Вдруг городская ее приятельница говорит: "Не могу больше. Не идут ноги." Матушка удивлена, ведь идти так легко, так приятно. Дальше они идут вдвоем - матушка Евгения и Анна. Все круче подъем, все больше камней на пути. Вот уже и она чувствует, как деревенеют ноги, как усталость сковывает их своими цепями. Ее покидают силы. А что же Анна? Она по-прежнему идет легко, бодро. Только обернулась на прощанье, улыбнулась сочувственно - и пошла дальше. Наверх. Одна. Проснулась мать настоятельница с тяжелым сердцем. Она пыталась себя убедить, что сон из разряда пустых, ничего не значащих. Или это искушение дьявольское. Но сон "не отпускал". А где-то через месяц, в самый канун ее именин, сон повторился. В мельчайших подробностях. Да и сон ли это
был? Матушка сидела в своей келье и, казалось, на минуту задремала... И она поехала в город, искать Анну. Нашла быстро. Та узнала ее, обрадовалась.
Давайте еще раз прокатимся? С ветерком! - у Анны было хорошее настроение. - В
соседний райцентр через два часа поезд из Москвы приходит, я обычно туда за пассажирами еду. Вас довезти - крюк небольшой. Чтобы поговорить обстоятельнее, матушка Евгения согласилась. На этот раз она решила
подробнее расспросить таксистку о ее работе. Ибо себе она уже расшифровала сон: гора -
это путь на Небо, к Богу. Анна поднялась выше нее, ради Бога бросившую налаженную жизнь, надежды на создание семьи. Почему? Анна рассказывала охотно, ей явно льстило внимание матушки. Как живет? Да как все сейчас. Трудно. Раньше у них в парке было четырнадцать машин, осталось четыре. Считается, что шофер
берет у руководства машину в аренду. Есть клиент, нет, а в конце месяца выложи положенные деньги. Запчасти, ремонт - тоже из своего кармана. Но ничего, выкручиваемся. Муж шахтер, грех жаловаться - пьет в меру, детей любит, целыми днями на даче возится. Впрочем, что ему еще делать - работает два дня в неделю, а деньги и за них не платят. Получается, всю семью
кормлю.
- Да, - вспомнив, обернулась к матушке Анна. - А я ведь у вас в монастыре на службе была. Причаститься не получилось, а батюшка в самом деле понравился. Хорошо служит.
- Что же меня не нашла?
- По сторонам посмотрела - не увидела, а специально спрашивать как-то неудобно было.
И тогда матушка решила спросить напрямую.
- Когда мы виделись ... в тот раз ... я тебе о грехах говорила. Ты на меня не обиделась?
А на что обижаться? Вы же правду говорили. Вот, - и она показала на пачку сигарет,
лежащую под лобовым стеклом, - сколько раз обещания себе давала: брошу. А ни черта не получается. Ой, простите, - и она опять засмеялась своим смехом, который уже
не раздражал матушку. Анна смеялась, откидывая назад голову, очень громко. - Вырвалось.
А правду говорят, что ... нечистого лучше не вспоминать?
- Скажи, - словно не слыша ее вопроса, вновь обратилась к Анне монахиня, - скажи, ты, наверное, в жизни ни на кого не обижаешься? Не осуждаешь никого, да?
Куда вы хватили! Чего-чего, а косточки мы бабы другим людям помыть любим. Я что,
особенная? А обижаться, по-моему, тоже с умом надо.
- Как это с умом?
- Обидит меня человек несправедливо, а потом извиниться - мол, с горяча, - что же обиду в сердце держать? Бывает, и сама наорешь на человека, потом отойдешь, остынешь...
Последние слова Анна оборвала, не докончив фразы. Машина встала.
- Что-то случилось? - спросила матушка.
Чуть не проскочила за разговорами, - и Анна головой указала направо. Чуть сзади из
маленькой деревушки на большак выходила полевая дорога. По ней почти бежали две
старушки.
Да не бегите, "одуванчики", подожду. - И, обращаясь к матушке, добавила. - Добросим
бабок до села? Они за хлебом в магазин топают. Это, почитай, километров шесть в одну сторону.
В это время подбежали к машине старушки.
- Спаси Господи, спаси Господи! Здравствуй Анна, мы уж думали, что ты раньше проехала.
- Ну и прошлись бы. Говорят, полезно. Старушки увидели матушку. Лица их были знакомы ей, а уж то, что Анна везет матушку настоятельницу, привело их в восторг.
Ладно, хватит кудахтать, - с деланной сердитостью проговорила Анна. - Я из-за вас к
поезду опоздаю. Бабушки притихли, сложили руки на своих многочисленных сумках и
словно окаменели. Но когда через пять минут они высаживались у магазина, старушки вновь загалдели, не жалея превосходных эпитетов Анне. Та только отмахнулась. Не успела за ними захлопнуться дверь, как
перед машиной возникла женщина:
Анна, помоги! Тут дед Михайло со вчерашнего дня околачивается. С Григорием скотником
пенсию обмывает.
- Ну и флаг ему в руки. А я - то что могу сделать?
- Да бабка его, - она же тетка мне, - извелась небось, совсем! А он еще день- два, с этим обормотом всю пенсию пропьет. Тебя-то дед уважает.
- Где он?
- Да вон у магазина сидит. Михаил Иваныч, - внезапно закричала женщина, - тебя Анна зовет.
К удивлению матушки дед не заставил себя долго ждать.
- Привет, радость моя! - изрядно поредевший рот старика расплылся в улыбке. - Че звала?
- Че звала, че звала... Такси подано, сэр. Садись, старый хрыч, довезу прямо до дому.
- Ладно шутить, ведь в обратную сторону.
Так из большого уважения, да и матушка благословит, а то ведь оставишь бабку свою без
пенсии... По разговору Анны монахине было трудно понять, когда та говорит серьезно, когда нет. Но дед послушно погрузился на заднее сиденье, "Волга" развернулась и понеслась в обратном направлении. Затем ехали полевой дорогой, сворачивали еще куда-то - матушка не знала этих мест, - пока наконец деда не довезли до самого дома.
Когда ехали обратно, матушка спросила:
- Вы же опоздать можете к поезду...
- А! - только махнула та рукой. - Пустяки. Да и вы разве по-другому бы поступили?
- Я? - переспросила монахиня, - и не нашлась что ответить... Она попыталась уговорить Анну высадить ее, чтобы той не делать лишний крюк, но таксистка
была неумолима.
- Я же обещала.
Позже матушка у своих же послушниц узнает, что Анну знают во всех окрестных деревнях. И она никогда не проедет мимо идущего старика или маленького ребенка, если в машине есть место. Но это настоятельница узнает позже. Пока же, прощаясь с Анной, она поцеловала ее. Женщина смутилась, не ожидав от строгой, одетой во все черное монахини такого порыва.
- Матушка настоятельница, если что надо будет, довезти куда - только свистните, ой, то есть, ... позовите.
- Хорошо, Анна, - ответила та и быстро пошла от машины. Но у самых ворот обернулась. Анна уже заводила машину.
- Не слышу, матушка? - таксистка высунулась из окошка.
- Молитесь за меня, Анна, - тихо произнесла мать Евгения и скрылась в проеме монастырских ворот.
- Что вы сказали? - проводив взглядом монахиню, Анна посмотрела на себя в зеркало.
- Да, Анюта радикулит ты себе уже нажила, а теперь, оказывается, на старости лет глухой стала, пора на пенсию.
Через секунду "Волга" неслась по дороге обратно в город, потому что к поезду из Москвы было уже не успеть.
Виктор Лихачев
Молитесь за меня
Все, опоздала! - матушка Евгения, запыхавшаяся от быстрой ходьбы, тоскливо глядела на пустую привокзальную площадь города. До монастыря, где она была настоятельницей, больше двадцати километров. Автобус в ту сторону пойдет только утром.
На автостанции матушке посочувствовали, но помочь ничем не смогли. Она уже внутренне приготовилась к тому, что придется заночевать в городе, как в дверях автостанции ее чуть не сшибла женщина, устремившаяся к окошку диспетчера.
- Люська! Люська, черт тебя дери! Уснула что ли? - Матушка Евгения при слове "черт" быстро перекрестилась и повнимательнее посмотрела на кричащую. Той было под сорок, потертые, видавшие виды джинсы, сарая куртка. Окошко отворилось. Женщина-диспетчер, тем же спокойным тоном, каким она минуту назад разговаривала с монахиней, ответила:
- Ну что ты кричишь? Вечно как угорелая носишься. Давай бумаги.
- Не ворчи. Просто домой скорей хочется. Тут только матушка Евгения поняла, что эта женщина - водитель такси. Ее серая "Волга" стояла у самого входа в автостанцию. У монахини затеплилась надежда. И хотя ни внешний вид женщины, ни ее манеры матушке не понравились, "Волга" была для настоятельницы последним шансом добраться затемно до монастыря.
- Простите, - окликнула она садившуюся в машину таксистку. - Вы еще работаете? - матушка сделала вид, что не слышала разговора женщины с диспетчером.
- Отработала уже. Сейчас машину в парк поставлю - и домой, - ответила та.
- Видите ли, я в городе по делам была, и вот... опоздала на последний автобус.
- Да, до монастыря далековато, - в голосе женщины прозвучало искреннее сочувствие. Она на мгновение задумалась, а потом, словно приняв решение, махнула рукой:
- Ладно, мои оглоеды без меня поужинают. Садитесь, поедем.
- А сколько это будет стоить? - робко спросила матушка.
- Поехали, говорю. Там видно будет.
Долгие северные сумерки уже затемнили окрестные поля. Машина ехала по пустынной дороге. Таксистка включила музыку. Прислушавшись к тому, что поет певица, матушка перекрестилась еще раз.
- Выключить? - улыбнувшись, спросила водитель.
- Если можно, пожалуйста.
- Все правильно. Вам лучше такие песни не слушать. А мне, честно говоря, нравится. Жизненно.
- Мне это трудно понять, - вздохнула матушка. Еще пять минут назад она радовалась тому, что все так хорошо закончилось, а сейчас уже искренне скорбела, думая о таксистке.
- Вы меня простите, - обратилась монахиня к женщине, - как вас зовут?
- Анна.
- А по отчеству?
- Да какое там отчество, мы же шоферня. Начальника гаража по - отчеству зовем, остальных по именам.
- И что, с вами одни мужчины работают?
- Почему? Диспетчеры, бухгалтерия, - начала перечислять Анна, но потом, словно поняв подтекст вопроса, засмеялась:
- Нет, ребята меня не обижают. Да и за баранкой я уже лет пятнадцать.
- А вот вы в брюках, - матушка пыталась быть тактичнее. - И выражения всякие допускаете. Наверное, курите? Это все не спасительно.
- Курю, - вопреки опасениям матушки, Анна спокойно отреагировала на ее слова. - Кстати, а как к вам полагается обращаться? Сестра?
- Нет, я настоятельница. Мать настоятельница.
- Вы думаете, мать настоятельница, я о своих грехах не знаю? - она махнула безнадежно рукой. - Только ведь это в рекламе по телевизору дура какая-то под машину в мини-юбке лезет. Не видели?
- Я не смотрю телевизор.
Ну да, я забыла. А выражаюсь ... бывает, но не подумайте, что я сквернословка какая ...
Если матернусь ненароком, то по делу.
- А в Бога веруете? - матушка уже овладела ситуацией.
- А как же без этого?
- В церковь на исповедь ходите?
- В великий четверг ходила. Когда еще? Да, получается раз в год.
Надо чаще. И каяться, каяться надо в грехах. Их мало знать, надо с ними бороться. На
вашей работе для женщины столько искушений. Наступило молчание. Анна о чем-то задумалась. Матушка уже не сомневалась, что Господь свел ее с этой женщиной не случайно. Вот и ворота монастыря. Когда Анна сказала, что денег брать с матери настоятельницы
не будет, матушка Евгения обрадовалась, но уже не удивилась. И только в душе возблагодарила Господа, что она, грешная, своими словами тронула эту женщину. На прощанье пригласила Анну приходить в монастырь:
У нас служит на литургии отец Лонгин. Вот увидите: придете раз, захочется придти
еще. И исповедник он замечательный. - И добавила:
- А я буду всегда молиться о вас.
Прошло несколько дней. В их быстротекущей череде постепенно забыла матушка Евгения таксистку Анну. Работы в монастыре было непочатый край, в город приходилось ездить по-прежнему часто, но пути женщин не пересекались. А однажды, во время короткого ночного сна, было матушке видение, Она и еще две женщины поднимаются на гору. Одна - прежняя ее знакомая еще по той, до монастырской жизни, а во второй матушка Евгения узнала таксистку Анну. Окрестности
горы очень живописны, вершины не видно. Идут они легко, дружно. Вдруг городская ее приятельница говорит: "Не могу больше. Не идут ноги." Матушка удивлена, ведь идти так легко, так приятно. Дальше они идут вдвоем - матушка Евгения и Анна. Все круче подъем, все больше камней на пути. Вот уже и она чувствует, как деревенеют ноги, как усталость сковывает их своими цепями. Ее покидают силы. А что же Анна? Она по-прежнему идет легко, бодро. Только обернулась на прощанье, улыбнулась сочувственно - и пошла дальше. Наверх. Одна. Проснулась мать настоятельница с тяжелым сердцем. Она пыталась себя убедить, что сон из разряда пустых, ничего не значащих. Или это искушение дьявольское. Но сон "не отпускал". А где-то через месяц, в самый канун ее именин, сон повторился. В мельчайших подробностях. Да и сон ли это
был? Матушка сидела в своей келье и, казалось, на минуту задремала... И она поехала в город, искать Анну. Нашла быстро. Та узнала ее, обрадовалась.
Давайте еще раз прокатимся? С ветерком! - у Анны было хорошее настроение. - В
соседний райцентр через два часа поезд из Москвы приходит, я обычно туда за пассажирами еду. Вас довезти - крюк небольшой. Чтобы поговорить обстоятельнее, матушка Евгения согласилась. На этот раз она решила
подробнее расспросить таксистку о ее работе. Ибо себе она уже расшифровала сон: гора -
это путь на Небо, к Богу. Анна поднялась выше нее, ради Бога бросившую налаженную жизнь, надежды на создание семьи. Почему? Анна рассказывала охотно, ей явно льстило внимание матушки. Как живет? Да как все сейчас. Трудно. Раньше у них в парке было четырнадцать машин, осталось четыре. Считается, что шофер
берет у руководства машину в аренду. Есть клиент, нет, а в конце месяца выложи положенные деньги. Запчасти, ремонт - тоже из своего кармана. Но ничего, выкручиваемся. Муж шахтер, грех жаловаться - пьет в меру, детей любит, целыми днями на даче возится. Впрочем, что ему еще делать - работает два дня в неделю, а деньги и за них не платят. Получается, всю семью
кормлю.
- Да, - вспомнив, обернулась к матушке Анна. - А я ведь у вас в монастыре на службе была. Причаститься не получилось, а батюшка в самом деле понравился. Хорошо служит.
- Что же меня не нашла?
- По сторонам посмотрела - не увидела, а специально спрашивать как-то неудобно было.
И тогда матушка решила спросить напрямую.
- Когда мы виделись ... в тот раз ... я тебе о грехах говорила. Ты на меня не обиделась?
А на что обижаться? Вы же правду говорили. Вот, - и она показала на пачку сигарет,
лежащую под лобовым стеклом, - сколько раз обещания себе давала: брошу. А ни черта не получается. Ой, простите, - и она опять засмеялась своим смехом, который уже
не раздражал матушку. Анна смеялась, откидывая назад голову, очень громко. - Вырвалось.
А правду говорят, что ... нечистого лучше не вспоминать?
- Скажи, - словно не слыша ее вопроса, вновь обратилась к Анне монахиня, - скажи, ты, наверное, в жизни ни на кого не обижаешься? Не осуждаешь никого, да?
Куда вы хватили! Чего-чего, а косточки мы бабы другим людям помыть любим. Я что,
особенная? А обижаться, по-моему, тоже с умом надо.
- Как это с умом?
- Обидит меня человек несправедливо, а потом извиниться - мол, с горяча, - что же обиду в сердце держать? Бывает, и сама наорешь на человека, потом отойдешь, остынешь...
Последние слова Анна оборвала, не докончив фразы. Машина встала.
- Что-то случилось? - спросила матушка.
Чуть не проскочила за разговорами, - и Анна головой указала направо. Чуть сзади из
маленькой деревушки на большак выходила полевая дорога. По ней почти бежали две
старушки.
Да не бегите, "одуванчики", подожду. - И, обращаясь к матушке, добавила. - Добросим
бабок до села? Они за хлебом в магазин топают. Это, почитай, километров шесть в одну сторону.
В это время подбежали к машине старушки.
- Спаси Господи, спаси Господи! Здравствуй Анна, мы уж думали, что ты раньше проехала.
- Ну и прошлись бы. Говорят, полезно. Старушки увидели матушку. Лица их были знакомы ей, а уж то, что Анна везет матушку настоятельницу, привело их в восторг.
Ладно, хватит кудахтать, - с деланной сердитостью проговорила Анна. - Я из-за вас к
поезду опоздаю. Бабушки притихли, сложили руки на своих многочисленных сумках и
словно окаменели. Но когда через пять минут они высаживались у магазина, старушки вновь загалдели, не жалея превосходных эпитетов Анне. Та только отмахнулась. Не успела за ними захлопнуться дверь, как
перед машиной возникла женщина:
Анна, помоги! Тут дед Михайло со вчерашнего дня околачивается. С Григорием скотником
пенсию обмывает.
- Ну и флаг ему в руки. А я - то что могу сделать?
- Да бабка его, - она же тетка мне, - извелась небось, совсем! А он еще день- два, с этим обормотом всю пенсию пропьет. Тебя-то дед уважает.
- Где он?
- Да вон у магазина сидит. Михаил Иваныч, - внезапно закричала женщина, - тебя Анна зовет.
К удивлению матушки дед не заставил себя долго ждать.
- Привет, радость моя! - изрядно поредевший рот старика расплылся в улыбке. - Че звала?
- Че звала, че звала... Такси подано, сэр. Садись, старый хрыч, довезу прямо до дому.
- Ладно шутить, ведь в обратную сторону.
Так из большого уважения, да и матушка благословит, а то ведь оставишь бабку свою без
пенсии... По разговору Анны монахине было трудно понять, когда та говорит серьезно, когда нет. Но дед послушно погрузился на заднее сиденье, "Волга" развернулась и понеслась в обратном направлении. Затем ехали полевой дорогой, сворачивали еще куда-то - матушка не знала этих мест, - пока наконец деда не довезли до самого дома.
Когда ехали обратно, матушка спросила:
- Вы же опоздать можете к поезду...
- А! - только махнула та рукой. - Пустяки. Да и вы разве по-другому бы поступили?
- Я? - переспросила монахиня, - и не нашлась что ответить... Она попыталась уговорить Анну высадить ее, чтобы той не делать лишний крюк, но таксистка
была неумолима.
- Я же обещала.
Позже матушка у своих же послушниц узнает, что Анну знают во всех окрестных деревнях. И она никогда не проедет мимо идущего старика или маленького ребенка, если в машине есть место. Но это настоятельница узнает позже. Пока же, прощаясь с Анной, она поцеловала ее. Женщина смутилась, не ожидав от строгой, одетой во все черное монахини такого порыва.
- Матушка настоятельница, если что надо будет, довезти куда - только свистните, ой, то есть, ... позовите.
- Хорошо, Анна, - ответила та и быстро пошла от машины. Но у самых ворот обернулась. Анна уже заводила машину.
- Не слышу, матушка? - таксистка высунулась из окошка.
- Молитесь за меня, Анна, - тихо произнесла мать Евгения и скрылась в проеме монастырских ворот.
- Что вы сказали? - проводив взглядом монахиню, Анна посмотрела на себя в зеркало.
- Да, Анюта радикулит ты себе уже нажила, а теперь, оказывается, на старости лет глухой стала, пора на пенсию.
Через секунду "Волга" неслась по дороге обратно в город, потому что к поезду из Москвы было уже не успеть.
Удалила.
Просто меня этот рассказ потряс не меньше, чем видео-ссылка fostermama
Мальчик
Ее мальчику две недели. Она склоняется к колыбели и все слушает, как он дышит. За спиной говорят: «Вот глупая, так и льнет к нему, не отходит, никого не видит и уж точно не слышит.
А она им всем: «Вы и не жили, если вам не знакома сладость дыханья таких мальчишек. Нет, ну правда, на самом деле».
И ей кажется, что самой ей никакие не тридцать лет, а лишь две золотые недели.
Она кружит мальчишку в березовой роще и наверх обращается: «Боже, боже, ну за что мне такой красивый мальчик!»
А щербатое детство вовсю хохочет. Обернется она на знакомый голос, и мужчина, который копия мальчик, на плечах у которого, словно галстук, развеваются мокрые колготки, улыбнется: «Как хорошо, что нас трое».
Она зажмурит глаза и подумает: «Господи, ну за что же мне счастье такое».
Ее мальчик слезами на клавиши каплет, и в груди тотчас рвется важное что-то. Эти моцарты, григи, шопены и листы, этот дурацкий, ненужный, безумный опыт.
Все сольфеджио и концертмейстеры – ну их к черту, ей пианист не нужен. Ни ван клиберн, ни лобачевский, невский, путин, кюри, бестужев...
Лишь бы только мальчик не плакал, лишь бы не умирать от жалости. Он ей шепчет: «Пожалуйста, не пойду туда больше», а она прижимает к себе головку: «Не ходи туда больше, пожалуйста».
Он пятнадцатилетний ежик. Ей хотелось, чтоб навсегда вместе, чтоб в охапку, чтобы в обнимку. Хоть в какую-нибудь Анапу, Гагры, Сочи, иную чужбинку.
Но он молча уходит из-под ладони, у него футболы и рок-н-ролы, у него большие на жизнь планы, он от неба не ждет никакой манны. Он все сделает так, как сам захочет, он любовь ее пронесет с собой между прочим. Между верой и отчаяньем, между радостями и печалями. А пока на макушке растут иголки, и ей верить не хочется, что в любви ее – ну совсем никакого толку.
Ее мальчик в Андах и в Альпах. Ее мальчик вырос в героя. Ей бы им гордиться-хвалиться, а она не знает покоя. Ему достаются вершины мира, моря-океаны, близи и дали. Ей – глобус усеивать флажками, вешать на стену вымпелы да медали. Он, верно, целует заморских женщин, ей это не больно и не ревниво. Ей самой все отчаянней хочется видеть колготки внуков на шее у сына.
Только однажды бессонной ночью она подскакивает в кровати. Ей видится маленький ежистый мальчик, а сердце колотится так некстати. Она уже слышит звонки в прихожей, но ищет таблетки и теплую юбку. Сжимает в горсти пузырек с лекарством, идет к аппарату и первый раз в жизни боится поднять телефонную трубку.
Ее мальчику с чем-то там тридцать, он сидит на больничной постели. Беззащитен и безоружен, как в той маленькой и далекой детско-песенной колыбели.
Он острижен и перевязан, он такой же, но слишком ранен, слишком бледен, слишком потерян. Она замирает в дверном проеме, словно у важной какой-то грани.
Ей так страшно к нему прикоснуться. Он все тот же выросший ежик, вдруг сейчас уберет ее руку, вдруг попросит ее убраться. Что ж ей сделать такого, что же.
Шаг навстречу, микрон движенья, подзывает ее рукой. На ватных ногах подходит, садится на край постели, головы касается головой.
И он снова ее мальчик. Тот, который в березовой роще. Тот, который слезами по клавишам. Тот, который из-под ладони. Тот, который в Андах и в Альпах. Тот, который всегда будет. И никто сильнее не любит: ни в Париже, ни, что там, в Москве.
Он сидит, не шелохнется, кулаком вытирает слезы.
Она гладит его по замшевой голове…
Последнее редактирование:
Снисхождение
Вдохновения
А у меня отец с саркомой в Боровлянах......недавно обнаружили. Согласился на операцию - очень сложную, за ней пошли осложнения одно за одним.......еще операция...потом еще....сейчас еще одна предстоит....НО самое главное! он наконец захотел исповедаться! он же у меня полковник, бывший коммунист, раньше про это и слушать не хотел....а тут. наконец-то. для меня - это огромная радость.
вот очень показательно, как только я стала по телефону договариваться с батюшкой об исповеди - у нас сразу же на ходу сломалась машина ))) смешно, чес слово...
ВСЕ ИСТОРИИ СКОПИРОВАНЫ С ДРУГОГО ФОРУМА
Разговор с подругой
Она ждала ребенка. Первого. Желанного. Она уже любила его. В этом было еще детское желание живой куклы и уже проснувшаяся женская страсть материнства. Она любила его, она гладила свой, еще не потерявший форму живот и рассказывала ему смешные сказки. Через накаты тошноты она пела ему детские песни. Их не надо было вспоминать - свое детство еще жило в ней. И так хотело теперь влиться в ее ребенка до капельки, до песенки, до искорки…
А потом была боль, кровь, страх, скорая помощь, врачи…и белый потолок палаты. Страшный сон. Не про нее. Это просто не может быть про нее. Белый пустой потолок палаты. И пустые глаза. И пустой живот, в котором никого нет. Пустые безразличные глаза врача: “выкидыш…” Выкидыш?! Нет, это ее ребенок! Еще сегодня он был ее ребенком, билось его сердечко, пульсировала кровь в его крохотных полупрозрачных пальчиках. Ему она рассказывала сказки и пела песни, она его ЛЮБИЛА! “Да бросьте Вы, это еще просто кусок слизи…”. Пустой белый потолок. И крошечный ребенок в мусорном ведре.
Она еще не испила своего горя:
- У Вас детская двурогая матка. Вы вряд ли сможете еще забеременеть и уж точно не сможете доносить ребенка.
Пустой потолок. Странно, почему он еще не обрушился на нее.
- Господи, за что?
Господи, неужели ты есть?
Господи, где ты?
Время лечит. Боль становилась тупой, пустота постепенно заполнялась жизнью. И вот жизнь, заполнив постепенно пустоту вокруг нее, втянула ее в свой обычный ритм, дала ей оправиться и снова вошла в нее новой Жизнью.
Новую беременность она восприняла как чудо. На мгновение память вернула прошедшую боль. И вместе с новой Жизнью в нее вошел Страх. Она не пела ему песен, она боялась его любить - и любила еще больше первого. Она лежала, сжавшись в комок. Она чувствовала, что в ней живет ребенок, такой крохотный, такой беззащитный…. Защитить его, спасти! Но можно спасти от кого-то, а как спасти от себя, от своей детской матки, не способной сохранить жизнь ее ребенку.
- Господи, я не могу, Ты можешь. Помоги! Ведь Ты есть?
Это было чудо. Она доносила ребенка, в срок ей сделали кесарево и он родился - самый здоровый, самый красивый, самый любимый, самый родной. Она была самой счастливой на свете:
-Спасибо Вам за моего малыша!
Кому? - Врачам? Мужу? Себе?
- Благодарю Тебя, Господи!
Малыш был беспокойным. Крик, пеленки, бутылочки, бессонные ночи, сон урывками слились в одну сплошную полосу усталости. Животик, аллергия, режутся зубки, опять кричит пол ночи. Она была счастливой, она очень любила своего малыша. Просто очень устала. Исполнился годик. Стало чуть полегче. Она, наконец, вздохнула свободнее, оглянулась вокруг, прислушалась к себе - и вдруг поняла, что она снова беременна. Эта мысль наполнила ее спокойной радостью. Теперь у нее двое детей, замечательно! И как хорошо, что маленькая разница в возрасте. Она целовала своего малыша и радовалась, что их у нее двое. И еще сильнее любила младшего. Страхов у нее уже не было. Она знала, что если выносила одного, то сможет выносить и второго. Дни окрасились в радужные цвета. В кабинет к врачу она вошла с улыбкой, спеша поделиться своей радостью: “Доктор, я беременна!”
Врач смотрела в ее смеющиеся глаза и все не могла подобрать слов, чтобы объяснить, что прошел только год после кесарева, что швы на ее детской матке не выдержат, что ее просто могут не успеть довезти до больницы. Что ей необходимо сделать аборт…
- Нет!!!
Вы не имеете права рисковать жизнью. У Вас уже есть ребенок. И ему нужна мать….
- Нет…
Поймите, он все равно не выживет, Вы не доносите его, это не возможно. Ради чего Вы рискуете собой?
- Нет.
Но поймите, там ведь еще ничего нет, просто кусочек слизи…
А вот это она уже слышала. И знала, что это не правда, что в ней живет ее ребенок, ее малыш, человек. Пусть маленький, но человек. И если первый раз произошло несчастье, то теперь ей предлагают самой, добровольно принести его палачу.
- Нет.
Муж. Большой и сильный, красивый, респектабельный, всегда уверенный в себе. Так хорошо быть рядом с ним, чувствовать себя беззащитной девочкой. Когда приходила беда, она плакала на его плече, и ей казалось, что он забирает на себя всю ее тяжесть, ее боль. Он любил ее и их малыша. Он защитит ее, он поможет ей выстоять, выдержать.
- Понимаешь, это тяжело, но твоя доктор права, тебе нужно сделать аборт.
- Нет…
Врач звонит домой каждый день, потом приходит. Разговор с заведующей, нотации свекрови (“ Я 4 аборта сделала - и ничего”), и самое страшное - муж ласково и терпеливо изо дня в день снова заводит этот разговор.
- Нет…
Зачем она пришла сюда. Это ошибка, бред. Операционная, врачи обсуждают вчерашний футбол и готовятся к рядовой операции.
- Беременность по УЗИ в каком роге?
- В правом.
- Хорошо, почистим правый.
Ужас, тошнота захлестывают с головой. Ребенок еще жив. Надо встать и уйти. Встать и уйти, прямо сейчас. Руки и ноги ватные, как во сне. Я сейчас встану и уйду. Ей дают наркоз.
Белый потолок палаты кажется черным. Нет ни одной мысли. Ей не зачем больше жить. Это больше, чем пустота, это больше, чем горе. Мысли о старшем ребенке не успокаивают, только резонируют еще большей болью.
Муж. Сильный, добрый, уверенный в себе, красивый… чужой. Цветы, слова успокоения - зачем? Мимо. Боль пульсирует в ней, болит незаживающей раной душа. Рождается молитва. Сумасшедшая.
- Господи, помоги! Господи, сделай так, чтобы этого не было…
Рассудок осаждает: “Чему помочь? Ведь его уже НЕТ!” Но боль убивает рассудок, и она плачет через отчаяние: “Господи, помоги! Господи, верни мне ребенка”.
Прошло 2 месяца. 2 месяца отчаяния, слез и бессмысленных молитв. 2 месяца - и ничего не изменилось в ней. Боль не отступала. Только муж как-то мимоходом, скользнув по ней взглядом, пошутил: “А ты толстеешь, мать”. И ушел на работу.
А она пропустила сначала эти слова мимо себя, как пропускала мимо себя все в эти проклятые 2 месяца, потом остановилась около зеркала и с тоской безвозвратного рассматривала свой и вправду округлившийся живот. И медленно всплывала мысль, что признаков отсутствия беременности после аборта так и не появилось.
Надежда приходила медленно. Она боялась верить. Только шептала: “Господи! Господи!”. Но вот маленькая пятка толкнула ее, еще раз - и сомнений не осталось, чудо произошло!
- Да, у Вас, действительно, беременность сохранилась. К сожалению, придется чистить еще раз.
- Нет.
Аргументы все те же. Плюс неудавшийся аборт. Если ребенку и удастся чудом выжить, он будет уродом, Вы понимаете это?!
Но она уже не хотела ничего понимать. Господь вернул ей ребенка, она примет его любого. Муж уже не уговаривал, он кричал, грозил ей, кричала и грозила свекровь, кричали врачи, собравшись вместе, показывали ей фотографии детей - уродов…. Она выстояла. В срок ей сделали кесарево и родился на свет чудесный здоровый малыш. Она пришла к церкви, крестила детей, воцерковилась. Вот только с мужем жить не смогла. Вышла замуж второй раз, венчалась. И родила от него еще одного ребенка.
Сижу у нее на кухне, слушаю ее рассказ. Она разливает чай - светлая, тоненькая, похожая на девочку - подростка. Я смалодушничала: “Теперь ты уже больше не будешь рожать? Ведь 3 кесаревых и детская матка…”. Смеется. Говорит, что жена Кеннеди делала 10 кесаревых, а английская королева - 7. “Ничего, Бог даст - буду еще рожать. Господь поможет
Разговор с подругой
Она ждала ребенка. Первого. Желанного. Она уже любила его. В этом было еще детское желание живой куклы и уже проснувшаяся женская страсть материнства. Она любила его, она гладила свой, еще не потерявший форму живот и рассказывала ему смешные сказки. Через накаты тошноты она пела ему детские песни. Их не надо было вспоминать - свое детство еще жило в ней. И так хотело теперь влиться в ее ребенка до капельки, до песенки, до искорки…
А потом была боль, кровь, страх, скорая помощь, врачи…и белый потолок палаты. Страшный сон. Не про нее. Это просто не может быть про нее. Белый пустой потолок палаты. И пустые глаза. И пустой живот, в котором никого нет. Пустые безразличные глаза врача: “выкидыш…” Выкидыш?! Нет, это ее ребенок! Еще сегодня он был ее ребенком, билось его сердечко, пульсировала кровь в его крохотных полупрозрачных пальчиках. Ему она рассказывала сказки и пела песни, она его ЛЮБИЛА! “Да бросьте Вы, это еще просто кусок слизи…”. Пустой белый потолок. И крошечный ребенок в мусорном ведре.
Она еще не испила своего горя:
- У Вас детская двурогая матка. Вы вряд ли сможете еще забеременеть и уж точно не сможете доносить ребенка.
Пустой потолок. Странно, почему он еще не обрушился на нее.
- Господи, за что?
Господи, неужели ты есть?
Господи, где ты?
Время лечит. Боль становилась тупой, пустота постепенно заполнялась жизнью. И вот жизнь, заполнив постепенно пустоту вокруг нее, втянула ее в свой обычный ритм, дала ей оправиться и снова вошла в нее новой Жизнью.
Новую беременность она восприняла как чудо. На мгновение память вернула прошедшую боль. И вместе с новой Жизнью в нее вошел Страх. Она не пела ему песен, она боялась его любить - и любила еще больше первого. Она лежала, сжавшись в комок. Она чувствовала, что в ней живет ребенок, такой крохотный, такой беззащитный…. Защитить его, спасти! Но можно спасти от кого-то, а как спасти от себя, от своей детской матки, не способной сохранить жизнь ее ребенку.
- Господи, я не могу, Ты можешь. Помоги! Ведь Ты есть?
Это было чудо. Она доносила ребенка, в срок ей сделали кесарево и он родился - самый здоровый, самый красивый, самый любимый, самый родной. Она была самой счастливой на свете:
-Спасибо Вам за моего малыша!
Кому? - Врачам? Мужу? Себе?
- Благодарю Тебя, Господи!
Малыш был беспокойным. Крик, пеленки, бутылочки, бессонные ночи, сон урывками слились в одну сплошную полосу усталости. Животик, аллергия, режутся зубки, опять кричит пол ночи. Она была счастливой, она очень любила своего малыша. Просто очень устала. Исполнился годик. Стало чуть полегче. Она, наконец, вздохнула свободнее, оглянулась вокруг, прислушалась к себе - и вдруг поняла, что она снова беременна. Эта мысль наполнила ее спокойной радостью. Теперь у нее двое детей, замечательно! И как хорошо, что маленькая разница в возрасте. Она целовала своего малыша и радовалась, что их у нее двое. И еще сильнее любила младшего. Страхов у нее уже не было. Она знала, что если выносила одного, то сможет выносить и второго. Дни окрасились в радужные цвета. В кабинет к врачу она вошла с улыбкой, спеша поделиться своей радостью: “Доктор, я беременна!”
Врач смотрела в ее смеющиеся глаза и все не могла подобрать слов, чтобы объяснить, что прошел только год после кесарева, что швы на ее детской матке не выдержат, что ее просто могут не успеть довезти до больницы. Что ей необходимо сделать аборт…
- Нет!!!
Вы не имеете права рисковать жизнью. У Вас уже есть ребенок. И ему нужна мать….
- Нет…
Поймите, он все равно не выживет, Вы не доносите его, это не возможно. Ради чего Вы рискуете собой?
- Нет.
Но поймите, там ведь еще ничего нет, просто кусочек слизи…
А вот это она уже слышала. И знала, что это не правда, что в ней живет ее ребенок, ее малыш, человек. Пусть маленький, но человек. И если первый раз произошло несчастье, то теперь ей предлагают самой, добровольно принести его палачу.
- Нет.
Муж. Большой и сильный, красивый, респектабельный, всегда уверенный в себе. Так хорошо быть рядом с ним, чувствовать себя беззащитной девочкой. Когда приходила беда, она плакала на его плече, и ей казалось, что он забирает на себя всю ее тяжесть, ее боль. Он любил ее и их малыша. Он защитит ее, он поможет ей выстоять, выдержать.
- Понимаешь, это тяжело, но твоя доктор права, тебе нужно сделать аборт.
- Нет…
Врач звонит домой каждый день, потом приходит. Разговор с заведующей, нотации свекрови (“ Я 4 аборта сделала - и ничего”), и самое страшное - муж ласково и терпеливо изо дня в день снова заводит этот разговор.
- Нет…
Зачем она пришла сюда. Это ошибка, бред. Операционная, врачи обсуждают вчерашний футбол и готовятся к рядовой операции.
- Беременность по УЗИ в каком роге?
- В правом.
- Хорошо, почистим правый.
Ужас, тошнота захлестывают с головой. Ребенок еще жив. Надо встать и уйти. Встать и уйти, прямо сейчас. Руки и ноги ватные, как во сне. Я сейчас встану и уйду. Ей дают наркоз.
Белый потолок палаты кажется черным. Нет ни одной мысли. Ей не зачем больше жить. Это больше, чем пустота, это больше, чем горе. Мысли о старшем ребенке не успокаивают, только резонируют еще большей болью.
Муж. Сильный, добрый, уверенный в себе, красивый… чужой. Цветы, слова успокоения - зачем? Мимо. Боль пульсирует в ней, болит незаживающей раной душа. Рождается молитва. Сумасшедшая.
- Господи, помоги! Господи, сделай так, чтобы этого не было…
Рассудок осаждает: “Чему помочь? Ведь его уже НЕТ!” Но боль убивает рассудок, и она плачет через отчаяние: “Господи, помоги! Господи, верни мне ребенка”.
Прошло 2 месяца. 2 месяца отчаяния, слез и бессмысленных молитв. 2 месяца - и ничего не изменилось в ней. Боль не отступала. Только муж как-то мимоходом, скользнув по ней взглядом, пошутил: “А ты толстеешь, мать”. И ушел на работу.
А она пропустила сначала эти слова мимо себя, как пропускала мимо себя все в эти проклятые 2 месяца, потом остановилась около зеркала и с тоской безвозвратного рассматривала свой и вправду округлившийся живот. И медленно всплывала мысль, что признаков отсутствия беременности после аборта так и не появилось.
Надежда приходила медленно. Она боялась верить. Только шептала: “Господи! Господи!”. Но вот маленькая пятка толкнула ее, еще раз - и сомнений не осталось, чудо произошло!
- Да, у Вас, действительно, беременность сохранилась. К сожалению, придется чистить еще раз.
- Нет.
Аргументы все те же. Плюс неудавшийся аборт. Если ребенку и удастся чудом выжить, он будет уродом, Вы понимаете это?!
Но она уже не хотела ничего понимать. Господь вернул ей ребенка, она примет его любого. Муж уже не уговаривал, он кричал, грозил ей, кричала и грозила свекровь, кричали врачи, собравшись вместе, показывали ей фотографии детей - уродов…. Она выстояла. В срок ей сделали кесарево и родился на свет чудесный здоровый малыш. Она пришла к церкви, крестила детей, воцерковилась. Вот только с мужем жить не смогла. Вышла замуж второй раз, венчалась. И родила от него еще одного ребенка.
Сижу у нее на кухне, слушаю ее рассказ. Она разливает чай - светлая, тоненькая, похожая на девочку - подростка. Я смалодушничала: “Теперь ты уже больше не будешь рожать? Ведь 3 кесаревых и детская матка…”. Смеется. Говорит, что жена Кеннеди делала 10 кесаревых, а английская королева - 7. “Ничего, Бог даст - буду еще рожать. Господь поможет
не знаю, но желающий может ее создать, верно?
Прошу простить меня всех, кого, может быть, ненароком обидела словом неосторожным, кого ввела в заблуждение, в осуждение, в раздражение, в нехорошее душевное состояние. Или, наоборот, - обидела невниманием, неответом, молчанием... Простите меня ради Бога!
- Статус