"Жилетка"
- Автор темы Гелия
- Дата начала
- Статус
страшно....
ПростоБольшаяМама
Только вперед!
Ад находится на Земле....
врача, почему не?
так я не против того, что нельзя пить при беременности... Но скорее всего мама-алкоголичка не будет никакими операциями заниматься - оставит в РД и пойдет... А кто занимается - ну наверное же не пили они на ранних сроках... А эти первокурсники, которые сегодня это слушают - будут потом относиться так: больной - пила-сама виновата. Потому что их так научили. Там даже оговорки про 90 и 10 % не было.
Так я не про пить. Я про
даже путем повторения "дети-инвалиды = дети алкоголиков". Как-то у нас часто профилактика вылезает не тем боком.
Я вчера думала после просмотра о девочке, которая это сыграла. Быков - великий режиссер, точно.
Аминь.
я читала ,что девочка не соовсем сыграла, ее нашли среди беспризорников и многое она пережила сама...
да.
Показывали недавно по НТВ сюжет с ней, уже выросшей. Мне она показалась адекватной и любящей своих детей (двое от разных отцов, черненькие))).
ПростоБольшаяМама
Только вперед!
Слава Богу! Потому что сюжет смотреть просто не возможно, без боли в сердце...
мне кажется что и пропорция 90 на 10 - не правда...
я в реабилитационном уентре сейчас
разные родители, кто-то побогаче (и жилье снимают за 400 долларов и одеты в дорогие одежки детки) кто-то совсем небогат, ну совсем, прямо видно что на пособие живут кто-то осознанно и в каждом слове - любовь, кто-то в унынии, побуркивает и ругается на неуклюжие движения его же ребенка...
разные
но алкоголиков - ни одного
даже отдаленно напоминающих...
может излечились после рождения сына с дцп...
в общем мифы - пустое дело
но сильны...
а где такой? Не в Тарасово?
Вот хочу рассказ сюда поместить, поскольку меня впечатлил. Да и Прощеное воскресенье грядет...
Прощение
… — В двадцать первую, да, перевели?
— Ну да. Марьсергевна, ты не перебивай, мне и так некогда. Так вот, она с матерью ехала к ихнему отцу, на такси. То ли водила такой попался…знаешь, как моя подружка про таких говорит: права имеют только на велосипед, и те купленные. То ли и вправду на них с такой скоростью летели… В общем, кто виноват — не знаю. В общем, мамка и водила — насмерть, а девочка вот отделалась сотрясением. К ней уже пустят скоро, сказали. Пришла в себя, всё, есть уже просила. Ой, я ее видела через дверь, вся в кудряшках черненьких, такая интересная! И говорила так вежливо, ей, ладно, если шесть есть, а она врачу: «Будьте так добры, разрешите…» Всё, Сергеевна, с окончанием отпуска тебя, как говорится! Побежала я, а-то вон Людмила Викторовна идет, скажет, что не работаю! — молоденькая повар Танечка, недавно принятая на работу, круто развернулась, выскочила на лестницу и бойко загрохала каблуками по больничной лестнице.
Тетя Маруся только пожала плечами. Ее дело — шваброй махать, а таких девочек, с сотрясениями, тут пруд пруди. В том числе и без мамок. Тетя Маруся сама без матери выросла. И очень этим гордилась. Любила сказать: «Вот, я без матери выросла! И ничего — выучилась, работала, не пьющая, не гулящая, сейчас вот попала под сокращение — не унываю, дорабатываю до пенсии!» После этих слов следовал монолог: «А ты?.. Все тебе в жизни дано…» Кстати, на многих эти слова действовали неплохо. Старшая медсестра даже как-то сказала ей: «Мария Сергеевна, вам надо было психологом устраиваться!» А что, сейчас много книжек всяких про психологию, какая, оказывается, простая наука! Знай говори себе: я себя прощаю, я хорошая, я сильная. Как просто, и что другим психологами не работается… У тети Маруси уже пять книжек с пестреньким мягким переплетом, где про это все написано. Все выживают, все забывают, и эта девчонка тоже забудет, и будет жить, и если слабая — сопьется-сгуляется, а если, как тетя Маруся, сильная, — то работать станет… «Я сильная», — шепнула про себя тетя Маруся и бодро махнула тряпкой, задумавшись. Тряпка угодила по ногам заведующей отделением. Брызги попали на белоснежный халат Людмилы Викторовны. А Людмила Викторовна очень, очень любила не просто чистоту — стерильность…
***
И чего тетя Маруся вздумала еще раз пол перемывать? Ну, разбились эти пузырьки, ну, толкнул их пробегавший сантехник, ну и что, быстро протереть — и ладно. Так нет же, чего-то домой не тянуло в тот вечер. Как школьница, стыдилась происшествия с халатом заведующей. Она еще так серьезно: «Товарищ Михайленко…» Никогда ее Марьсергевна не назовет, или тетя Маруся, все товарищ да товарищ. Раньше на «господа» говорили «господа в семнадцатом году кончились». А теперь что говорить? Когда кончились товарищи?
— Дзынь! — раздалось за дверью двадцать первой палаты.
Тетя Маруся открыла дверь. В полумраке палаты она увидела силуэт девочки, девочка пыталась закрыть форточку.
— А ну-ка, отойди от окна. Вывалишься или стекло разобьешь, — недобрым голосом сказала тетя Маруся.
Девочка послушно отошла. Девочка не спросила, кто к ней зашел и зачем. Она молча двинулась к тете Марусе.
— Тебе…тебе вставать нельзя, — Мария Сергеевна почему-то испугалась. Она выглянула в коридор — медсестры не было на посту. Куда ж она делась…
Девочка протянула руки к тете Марусе. Женщина остолбенела.
И девочка вдруг сказала нежным голоском, но настолько взрослым тоном, что Марию Сергеевну передернуло:
— Мама…где?
— Она…она… — забормотала тетя Маруся. Вдруг ее одолела какая-то свербящая злость. Чего она испугалась, это просто палата, просто ребенок, сейчас медсестра придет… И неожиданно для себя выпалила:
— Умерла твоя мама! Нет ее!
Прикусывать язык было поздно, и она скороговоркой забормотала:
— Ничего, поплачешь, сердце отойдет, вырастешь, все заживет, работать будешь, учиться будешь!
Она попятилась — и, пока пятилась, видела, как девочка каким-то неясным жестом складывает пальчики правой ручки щепотью и несет их к забинтованному лобику.
***
Наутро Мария Сергеевна чуть не оказалась «на бюлютне» — приболела. То ли прохватил ее свежий ветерок, никогда раньше не болела, всю жизнь прожила здоровой и тех, кто «бюлютни» часто брал, считала нытиками и симулянтами. То ли уже годы брали свое, и голова болела по другим причинам. Уж очень она горевала — только из отпуска вышла, и нате, она же сильная… Нет, хоть с опозданием, да пошла!
— Двадцать первую палату мыть, — первое, что услышала. Что ее опять мыть-то, эту палату?
Старшая медсестра пробежала мимо по коридору с красными глазами:
— Теть Марусь, тут у нас такое! Машенька Тарутина из двадцать первой. Умерла. Сердечко остановилось. Тут ее тетка приезжала — сказала, что, видать, почувствовала она, что мама не просто так не приходит. Машутка, говорит, мамин хвостик была. В семье смеялись, что родить родили, а пуповину не отрезали: все мама да мама, ни на секунду без мамы не оставалась…
Медсестра хлюпнула носом в одноразовый платочек и помчалась дальше по коридору.
Мария Сергеевна остановилась. Пятерней провела по стриженым, крашеным в рыжий, волосам, медицинская шапочка упала на пол.
***
Простить себя у Марии Сергеевны никак не получалось. Никак. Она втолковывала себе, как постороннему бестолковому человеку, что девочка все равно бы все узнала, но, но! Она даже не рассмотрела девочку, она бы и не узнала ее сейчас, а вот так вот раз — и девочки больше нет… Эта ручка, щепотью ко лбу тянется…
Мария Сергеевна убежала под лестницу и там разрыдалась.
— Теть Марусь, ты чего?
Мария Сергеевна подняла голову. Над ней склонилась старшая медсестра Оля. С Олей они никогда раньше не разговаривали, и Мария Сергеевна даже не знала, как ответить. К тому же она ей в дочки годилась. Но внутри вдруг будто что-то сорвалось, как плотину снесло, и она с всхлипываниями и причитаниями выложила ей все. Она ожидала, что Оля пойдет жаловаться — Людмиле Викторовне, родным девочки, кому угодно, или просто уйдет…
— Знаете что, Мария Сергеевна, я никому ничего не скажу — хорошо? Но вы меня дождетесь — хорошо? Я вам все объясню, а завтра выходной, и мы с вами кое-что сделаем — хорошо? Не плачьте.
И Оля убежала.
***
— Садитесь, садитесь, — подгоняла Оля Марию Сергеевну. — Вот так, пристегивайтесь…
Олин «Дэу Матис» показался тете Марусе просто сказочной каретой…только салатового цвета и маленькой.
— А может…не надо? — промямлила тетя Маруся.
— Так, Мария Сергеевна, вы вчера решили, а сегодня уже не надо. Мы же договорились, что сегодня я за вами заезжаю, и мы едем в церковь. Все помните? У батюшки на исповедь попроситесь. У меня когда был случай…ну, в общем, один там…ладно. Я тогда на исповедь пошла, мне соседка посоветовала. И так легко! Такая благодать!
Оля с улыбкой покачала головой, и машина тронулась.
Дорога оказалась непростая. Оля вела машину нервно, при этом везде были «пробки». Каждому водителю, неверно поведшему себя на дороге, Оля «бибикала» — болван, мол, куда лезешь… Один раз «бибика» заела и гудела долго-долго, после этого Оля не жала на сигнал, а просто громко ругалась на всех водителей разом.
— А в какую церковь мы едем? — спросила Мария Сергеевна.
— А какая попадется первой! — задорно ответила Оля.
Тут в машине что-то застучало.
— Да что же это! — всплеснула руками Оля. — Еще и напротив кладбища…Ой, смотрите, смотрите!
Из ворот кладбища выходил молодой высокий священник.
— Вот! — воскликнула Оля и лихо завернула прямо к воротам. — Идем к нему поговорим!
— Но здесь нет церкви…и молодой такой… — пролепетала тетя Маруся.
Оля не слушала ее. Она выскочила из машины. Минуты три она отчаянно жестикулировала перед батюшкой, показывая то на небо, то на иерейский крест на его груди, то на машину, где притаилась Мария Сергеевна. Потом подбежала:
— Так, теть Марусь, давай к батюшке, тут часовня есть, там поисповедуешься. А я пока в сервис.
Услышав про сервис, тетя Маруся спорить не стала. Вышла, сказала «здрасте». С легким поклоном поздоровался и батюшка. Они шли рядом, медленно, молча. «Он молодой, поэтому сам не знает как себя сейчас вести», — решила тетя Маруся.
В часовне зазвучали слова молитв перед исповедью. Тетя Маруся исповедовалась впервые в своей жизни. «Что будет, если не мыть тело с младенчества? — объяснял батюшка. — А вы душу с младенчества не мыли…» Тетя Маруся будто физически почувствовала эту грязь. Она оглянулась, увидела икону Богоматери с Младенцем, представила себе, как некая женщина вот так держала на своих руках маленькую Машеньку, и слезы хлынули из глаз. Ей не хотелось «прощать себя», ей хотелось, чтоб ее простили и полюбили — да, простили и полюбили! — те, перед которыми она так виновата. Перед погибшей матерью — что погубила ее дочь. Перед дочерью, чье неокрепшее сердечко не вынесло разлуки. Перед…а отец-то там есть? Он, наверное, еще молодой, и остался один, и потерял самое родное и дорогое, и вовсе не хочется говорить обычное «заживет, забудется». А вот на Кресте Тот, Который, как объясняет батюшка, взял на себя всё страдание мира.
— Прости! — закричала она.
«Прощаю и разрешаю», — услышала она. Батюшка учил креститься. Щепотью сложил ее пальцы, поднес к ее лбу…
Она, ослабшая, села на лавочку. Почти легла. Она задавала вопросы, батюшка отвечал, и ей казалось, что она маленькая, а рядом стоит ее отец, который любил ее, растил ее, жалел, и с удвоенной нежностью относился к ней с тех пор, как умерла ее мать.
— А отец девочки меня простит? — спрашивала она молодого священника слабым голосом. Откуда ему это знать — сейчас ее это не заботило, и казалось, что он ответит на все вопросы.
— Простит, — отвечал батюшка. — Вот ведь как получается… Чтобы вы прорвались к Богу, чтобы покаялись, — ради этого понадобились жизни трех людей…
— А они сейчас у Него? — кивнула она на распятие.
***
Батюшка шел прочь с кладбища. Поодаль Оля вела под руку тетю Марусю.
Вот и ворота. Вдруг начался дождь, Оля взвизгнула и потащила тетю Марусю за собой к машине. А батюшка вдруг достал из кармана мобильный телефон и поднес его к уху — видно, позвонил кто-то.
— Забавно — правда? — смотрится, когда батюшка в рясе и с мобильником? — щебетала Оля. — С другой стороны, они тоже люди, что ж им…
Они поравнялись с батюшкой. А он говорил невидимому собеседнику:
— Да, Миш, спаси Христос тебя, благодарю, что звонишь. Да, я сегодня Машутку свою схоронил. Один отпевал, отец Александр не смог, заболел. Да понимаю, понимаю, что не смог ты приехать. Да, в одной оградке, Ксюша моя и Машенька. Да, с час назад… Ну, задержался на кладбище, были на то причины.
Юлия Кулакова
Прощение
… — В двадцать первую, да, перевели?
— Ну да. Марьсергевна, ты не перебивай, мне и так некогда. Так вот, она с матерью ехала к ихнему отцу, на такси. То ли водила такой попался…знаешь, как моя подружка про таких говорит: права имеют только на велосипед, и те купленные. То ли и вправду на них с такой скоростью летели… В общем, кто виноват — не знаю. В общем, мамка и водила — насмерть, а девочка вот отделалась сотрясением. К ней уже пустят скоро, сказали. Пришла в себя, всё, есть уже просила. Ой, я ее видела через дверь, вся в кудряшках черненьких, такая интересная! И говорила так вежливо, ей, ладно, если шесть есть, а она врачу: «Будьте так добры, разрешите…» Всё, Сергеевна, с окончанием отпуска тебя, как говорится! Побежала я, а-то вон Людмила Викторовна идет, скажет, что не работаю! — молоденькая повар Танечка, недавно принятая на работу, круто развернулась, выскочила на лестницу и бойко загрохала каблуками по больничной лестнице.
Тетя Маруся только пожала плечами. Ее дело — шваброй махать, а таких девочек, с сотрясениями, тут пруд пруди. В том числе и без мамок. Тетя Маруся сама без матери выросла. И очень этим гордилась. Любила сказать: «Вот, я без матери выросла! И ничего — выучилась, работала, не пьющая, не гулящая, сейчас вот попала под сокращение — не унываю, дорабатываю до пенсии!» После этих слов следовал монолог: «А ты?.. Все тебе в жизни дано…» Кстати, на многих эти слова действовали неплохо. Старшая медсестра даже как-то сказала ей: «Мария Сергеевна, вам надо было психологом устраиваться!» А что, сейчас много книжек всяких про психологию, какая, оказывается, простая наука! Знай говори себе: я себя прощаю, я хорошая, я сильная. Как просто, и что другим психологами не работается… У тети Маруси уже пять книжек с пестреньким мягким переплетом, где про это все написано. Все выживают, все забывают, и эта девчонка тоже забудет, и будет жить, и если слабая — сопьется-сгуляется, а если, как тетя Маруся, сильная, — то работать станет… «Я сильная», — шепнула про себя тетя Маруся и бодро махнула тряпкой, задумавшись. Тряпка угодила по ногам заведующей отделением. Брызги попали на белоснежный халат Людмилы Викторовны. А Людмила Викторовна очень, очень любила не просто чистоту — стерильность…
***
И чего тетя Маруся вздумала еще раз пол перемывать? Ну, разбились эти пузырьки, ну, толкнул их пробегавший сантехник, ну и что, быстро протереть — и ладно. Так нет же, чего-то домой не тянуло в тот вечер. Как школьница, стыдилась происшествия с халатом заведующей. Она еще так серьезно: «Товарищ Михайленко…» Никогда ее Марьсергевна не назовет, или тетя Маруся, все товарищ да товарищ. Раньше на «господа» говорили «господа в семнадцатом году кончились». А теперь что говорить? Когда кончились товарищи?
— Дзынь! — раздалось за дверью двадцать первой палаты.
Тетя Маруся открыла дверь. В полумраке палаты она увидела силуэт девочки, девочка пыталась закрыть форточку.
— А ну-ка, отойди от окна. Вывалишься или стекло разобьешь, — недобрым голосом сказала тетя Маруся.
Девочка послушно отошла. Девочка не спросила, кто к ней зашел и зачем. Она молча двинулась к тете Марусе.
— Тебе…тебе вставать нельзя, — Мария Сергеевна почему-то испугалась. Она выглянула в коридор — медсестры не было на посту. Куда ж она делась…
Девочка протянула руки к тете Марусе. Женщина остолбенела.
И девочка вдруг сказала нежным голоском, но настолько взрослым тоном, что Марию Сергеевну передернуло:
— Мама…где?
— Она…она… — забормотала тетя Маруся. Вдруг ее одолела какая-то свербящая злость. Чего она испугалась, это просто палата, просто ребенок, сейчас медсестра придет… И неожиданно для себя выпалила:
— Умерла твоя мама! Нет ее!
Прикусывать язык было поздно, и она скороговоркой забормотала:
— Ничего, поплачешь, сердце отойдет, вырастешь, все заживет, работать будешь, учиться будешь!
Она попятилась — и, пока пятилась, видела, как девочка каким-то неясным жестом складывает пальчики правой ручки щепотью и несет их к забинтованному лобику.
***
Наутро Мария Сергеевна чуть не оказалась «на бюлютне» — приболела. То ли прохватил ее свежий ветерок, никогда раньше не болела, всю жизнь прожила здоровой и тех, кто «бюлютни» часто брал, считала нытиками и симулянтами. То ли уже годы брали свое, и голова болела по другим причинам. Уж очень она горевала — только из отпуска вышла, и нате, она же сильная… Нет, хоть с опозданием, да пошла!
— Двадцать первую палату мыть, — первое, что услышала. Что ее опять мыть-то, эту палату?
Старшая медсестра пробежала мимо по коридору с красными глазами:
— Теть Марусь, тут у нас такое! Машенька Тарутина из двадцать первой. Умерла. Сердечко остановилось. Тут ее тетка приезжала — сказала, что, видать, почувствовала она, что мама не просто так не приходит. Машутка, говорит, мамин хвостик была. В семье смеялись, что родить родили, а пуповину не отрезали: все мама да мама, ни на секунду без мамы не оставалась…
Медсестра хлюпнула носом в одноразовый платочек и помчалась дальше по коридору.
Мария Сергеевна остановилась. Пятерней провела по стриженым, крашеным в рыжий, волосам, медицинская шапочка упала на пол.
***
Простить себя у Марии Сергеевны никак не получалось. Никак. Она втолковывала себе, как постороннему бестолковому человеку, что девочка все равно бы все узнала, но, но! Она даже не рассмотрела девочку, она бы и не узнала ее сейчас, а вот так вот раз — и девочки больше нет… Эта ручка, щепотью ко лбу тянется…
Мария Сергеевна убежала под лестницу и там разрыдалась.
— Теть Марусь, ты чего?
Мария Сергеевна подняла голову. Над ней склонилась старшая медсестра Оля. С Олей они никогда раньше не разговаривали, и Мария Сергеевна даже не знала, как ответить. К тому же она ей в дочки годилась. Но внутри вдруг будто что-то сорвалось, как плотину снесло, и она с всхлипываниями и причитаниями выложила ей все. Она ожидала, что Оля пойдет жаловаться — Людмиле Викторовне, родным девочки, кому угодно, или просто уйдет…
— Знаете что, Мария Сергеевна, я никому ничего не скажу — хорошо? Но вы меня дождетесь — хорошо? Я вам все объясню, а завтра выходной, и мы с вами кое-что сделаем — хорошо? Не плачьте.
И Оля убежала.
***
— Садитесь, садитесь, — подгоняла Оля Марию Сергеевну. — Вот так, пристегивайтесь…
Олин «Дэу Матис» показался тете Марусе просто сказочной каретой…только салатового цвета и маленькой.
— А может…не надо? — промямлила тетя Маруся.
— Так, Мария Сергеевна, вы вчера решили, а сегодня уже не надо. Мы же договорились, что сегодня я за вами заезжаю, и мы едем в церковь. Все помните? У батюшки на исповедь попроситесь. У меня когда был случай…ну, в общем, один там…ладно. Я тогда на исповедь пошла, мне соседка посоветовала. И так легко! Такая благодать!
Оля с улыбкой покачала головой, и машина тронулась.
Дорога оказалась непростая. Оля вела машину нервно, при этом везде были «пробки». Каждому водителю, неверно поведшему себя на дороге, Оля «бибикала» — болван, мол, куда лезешь… Один раз «бибика» заела и гудела долго-долго, после этого Оля не жала на сигнал, а просто громко ругалась на всех водителей разом.
— А в какую церковь мы едем? — спросила Мария Сергеевна.
— А какая попадется первой! — задорно ответила Оля.
Тут в машине что-то застучало.
— Да что же это! — всплеснула руками Оля. — Еще и напротив кладбища…Ой, смотрите, смотрите!
Из ворот кладбища выходил молодой высокий священник.
— Вот! — воскликнула Оля и лихо завернула прямо к воротам. — Идем к нему поговорим!
— Но здесь нет церкви…и молодой такой… — пролепетала тетя Маруся.
Оля не слушала ее. Она выскочила из машины. Минуты три она отчаянно жестикулировала перед батюшкой, показывая то на небо, то на иерейский крест на его груди, то на машину, где притаилась Мария Сергеевна. Потом подбежала:
— Так, теть Марусь, давай к батюшке, тут часовня есть, там поисповедуешься. А я пока в сервис.
Услышав про сервис, тетя Маруся спорить не стала. Вышла, сказала «здрасте». С легким поклоном поздоровался и батюшка. Они шли рядом, медленно, молча. «Он молодой, поэтому сам не знает как себя сейчас вести», — решила тетя Маруся.
В часовне зазвучали слова молитв перед исповедью. Тетя Маруся исповедовалась впервые в своей жизни. «Что будет, если не мыть тело с младенчества? — объяснял батюшка. — А вы душу с младенчества не мыли…» Тетя Маруся будто физически почувствовала эту грязь. Она оглянулась, увидела икону Богоматери с Младенцем, представила себе, как некая женщина вот так держала на своих руках маленькую Машеньку, и слезы хлынули из глаз. Ей не хотелось «прощать себя», ей хотелось, чтоб ее простили и полюбили — да, простили и полюбили! — те, перед которыми она так виновата. Перед погибшей матерью — что погубила ее дочь. Перед дочерью, чье неокрепшее сердечко не вынесло разлуки. Перед…а отец-то там есть? Он, наверное, еще молодой, и остался один, и потерял самое родное и дорогое, и вовсе не хочется говорить обычное «заживет, забудется». А вот на Кресте Тот, Который, как объясняет батюшка, взял на себя всё страдание мира.
— Прости! — закричала она.
«Прощаю и разрешаю», — услышала она. Батюшка учил креститься. Щепотью сложил ее пальцы, поднес к ее лбу…
Она, ослабшая, села на лавочку. Почти легла. Она задавала вопросы, батюшка отвечал, и ей казалось, что она маленькая, а рядом стоит ее отец, который любил ее, растил ее, жалел, и с удвоенной нежностью относился к ней с тех пор, как умерла ее мать.
— А отец девочки меня простит? — спрашивала она молодого священника слабым голосом. Откуда ему это знать — сейчас ее это не заботило, и казалось, что он ответит на все вопросы.
— Простит, — отвечал батюшка. — Вот ведь как получается… Чтобы вы прорвались к Богу, чтобы покаялись, — ради этого понадобились жизни трех людей…
— А они сейчас у Него? — кивнула она на распятие.
***
Батюшка шел прочь с кладбища. Поодаль Оля вела под руку тетю Марусю.
Вот и ворота. Вдруг начался дождь, Оля взвизгнула и потащила тетю Марусю за собой к машине. А батюшка вдруг достал из кармана мобильный телефон и поднес его к уху — видно, позвонил кто-то.
— Забавно — правда? — смотрится, когда батюшка в рясе и с мобильником? — щебетала Оля. — С другой стороны, они тоже люди, что ж им…
Они поравнялись с батюшкой. А он говорил невидимому собеседнику:
— Да, Миш, спаси Христос тебя, благодарю, что звонишь. Да, я сегодня Машутку свою схоронил. Один отпевал, отец Александр не смог, заболел. Да понимаю, понимаю, что не смог ты приехать. Да, в одной оградке, Ксюша моя и Машенька. Да, с час назад… Ну, задержался на кладбище, были на то причины.
Юлия Кулакова
Elasya, а я и хотела, чтобы у тех, кто прочтет, сердце заплакало. Слезы - это не плохо. Они порой промывают окно сердца. Очень полезны вещи, которые заставляют задуматься. А затем и сделать что-то. Или, наоборот, не сделать...
И потом. Это ж жилетка... Можно не только ссылку закрыть, но и мимо жилетки пройти. Да много мимо чего пройти можно и на что глаза закрыть...
И потом. Это ж жилетка... Можно не только ссылку закрыть, но и мимо жилетки пройти. Да много мимо чего пройти можно и на что глаза закрыть...
И чему же тут завидовать?
А Вы по ссылке fostermama, данной на предыдущей странице, ходили?
fostermama, спасибо.
Непременно поместим этот рассказ в газете. Пусть будет людям о чем в пост подумать.
Пропускать через себя информацию можно по-разному: можно обрыдаться и обсморкаться, но в любой похожей ситуации поступить так, как тебе удобнее, а можно прочитать и сделать правильный вывод, который станет принципом твоей дальнейшей жизни.
Чтоб я каждый раз рыдала после больницы, я бы давно сама в Новинки переехала. Для меня "жалко" - это не реветь, "жалко" = чем я могу помочь.
Ходила, просмотреть смогла до того места где девочка срывает ягодку, дальне не стала, пожалела свою нервную систему. Знаю, что это страшно когда родители пьют, а злость за свою неудавшуюся жизнь срывают на детках, но на сколько это страшно видеть не хочу. Наверное это у меня такая защитная реакция.
Вот поэтому я и восхищаюсь людьми способными посмотреть в глазенки этим детям. Я - не могу. Собрать деньги, вещи пожалуйста, но посмотреть в глаза - нет.
Я и до родов то отличалась особой восприимчивостью и плаксивостью, а уж после и подавно. Наверное "беременная сентементальность" за 4 года так из меня и не выветрилась.
Сразу по теме. Я вас сегодня закидаю чтивом
. Про жалостливость, и как с ней бороться.
К симпатичной маме, гуляющей вместе с не менее симпатичной дочкой, сидящей в инвалидном кресле, подходит дама и с жалостливо-переживательным выражением лица спрашивает: «А давно это у нее? И что, совсем не ходит?» Мама бурчит что-то неопределенное, стараясь сохранить вежливость, и быстро-быстро уходит прочь, увозя от жалостливой тети свою девочку. Увы, от жалостливых сограждан далеко не уедешь, они настигнут везде.
Еще одна ситуация, уже в другом городе: к незрячей девушке обращается сочувствующая гражданка. Да, все с тем же «классическим» вопросом: «А давно это у Вас? А Вы морковку ешьте побольше, тогда глаза начнут видеть». Нет, она вовсе не издевается над совсем-совсем невидящим человеком, а считает, что дала ценный совет. В ее голосе мудрость и чувство собственной значимости. Незрячая девушка вежливо соглашается, обещая килограммами есть морковь. Она привыкла к тому, что вокруг так много жалостливых людей, которые бесцеремонно подходят на улице, в магазине, в транспорте и — жалеют…
Если жалостливым ответить так, как они того заслуживают: «А идите вы, куда шли!», — они обидятся и будут упрекать весь мир в черствости и бессердечности, как герой рассказа Аркадия Аверченко «Яд доброты».
Чтобы почувствовать на себе внимание жалостливых людей не обязательно быть инвалидом. Есть множество причин, чтобы «неравнодушные» вам посочувствовали.
На днях я ходила в паспортный стол — нужна была справка дочке для поступления в школу. В очереди, глядя на спящего в коляске сыночка, разохалась стоящая передо мной женщина: «Ой, ему ж неудобно, голова на бок! Спинка у коляски не опускается? И вообще ребенку здесь душно!» Но зайти в желанный кабинет перед ней почему-то не предложила. Это я не к тому, что меня надо было пропускать без очереди. Кстати, позднее подошла дочь сердобольной дамы и безо всякой лирики сказала: «Идите вперед!» Но мы с сыном с благодарностью отказались.
Жалостливым явно нет никакого дела до объекта их жалости. Им важна их собственная персона, ведь так здорово, так приятно чувствовать себя сострадательными, неравнодушными, с тонкой душевной организацией, не прилагая при том никаких усилий. «Не могу смотреть, когда по телевизору показывают бездомных детей!», «Не говорите мне о больных неизлечимой болезнью, у меня от этого сердце сжимается!», — по этим фразам можно узнать жалостливого человека.
«Не нужно нас жалеть!», — чуть ли не хором кричат инвалиды. Чулпан Хаматова, соучредитель фонда «Подари жизнь!», тратящая свои силы, свое время на помощь больным детям вторит этому, утверждая, что не стоит жалеть ребятишек, страдающих раком крови — пусть это делают их родители, а наше дело — реально помочь им стать здоровыми. Но жалостливые не слышат, им бы найти объект, на котором можно продемонстрировать свою тонкую душевную организацию.
Кстати, кто реально делает что-то для других, жалостливостью не отличается. Наверное, просто некогда. Некоторые защищают жалостливость, путая ее с проявлением сочувствия. То есть, если человек интересуется «А давно это у вас?», значит, его волнуют проблемы других людей. Как уже было сказано выше — не волнуют! Для примера — реакция жалостливого и нормального человека на одну и ту же ситуацию. Из давнего личного опыта. Первая женщина, на лице которой целая гамма сочувствия, жалостливости и других, не поддающихся моему, как бы сказали раньше, скромному перу: «Ой, у вас все детишек нет? Бедные! Что, первая беременность неудачная? Плохо, ой как плохо»… Не трудно представить, что после подобного разговора становится еще хуже. Вторая женщина, чуть ли не кричит. Выражение лица сердитое: «Ты чего, раньше не могла подойти ко мне?! Так, пойдем, я позвоню в клинику, которая сегодня считается одной из лучших, знакомому врачу…» Как говорится, почувствуйте разницу.
Жалостливость — не просто раздражающая навязчивость, от которой можно отмахнуться. Это очень вредное явление. Например, столкнулся человек с какой-то бедой и уже настроился на преодоление, еле-еле собрал силы. А тут — жалостливый со своим «сочувствием» (в кавычках, поскольку ничего общего не имеет с настоящим сочувствием, в момент которого для человека важен его близкий). И все, объект жалостливости раскисает, у него опускаются руки и вновь нужно начинать тяжелую работу на преодоление. А еще жалостливость развращает. Делится некто своими проблемами с приятелем и в ответ ожидает просто жалостливой реакции. А вместо этого ему предлагают конкретный конструктивный выход из положения. Но если принять совет, то потребуется делать какие-то шаги. С жалостливым было бы удобнее: ты ему ноешь о заботах, он «переживает» за тебя. И все остается на своих местах.
Вирус жалостливости присутствует почти в каждом, главное — заметить его и вовремя задавить. Вот, например, нашла я года два назад на одном сайте информацию о двоюродном прадедушке, о котором ничего не знала, выяснила, что он пропал без вести в 1942 году. И какое-то время ходила гордая: вот ведь, ценой нравственных и физических усилий посредством нажимания на клавиши обнаружила на самом деле ценную информацию. И слезы на глаза наворачивались от жалостливости. А потом сказала себе: «Стоп! За два года ты даже письмо написать в тот же Подольск, в военный архив написать не удосужилась. Чтобы хотя бы примерно знать, в каком месте пропал без вести прадед. Какие тут могут быть эмоции?» Или нужно было мне как-то по работе в Дом ребенка. В Детских домах я была, а вот где одни малыши — нет. И очень боялась, что не выдержу и расплачусь. А после того себя долго уважать не будешь. Усиленно занималась подобием аутотренинга: «Не буду плакать! Не буду плакать!» Все оказалось проще. Когда я поняла, что нужно размышлять не о себе любимой и о своем «сложном внутреннем мире», а о детях, которым собственных слез в их маленькой жизни хватает, и от чужой тети им нужно улыбок и радости, приступы жалостливости как рукой сняло.
А вот как защититься от клинических проявлений жалостливости, о которых я писала выше, и с которыми сталкивался, наверное, каждый человек, я не знаю. Избегать жалостливых людей? Не получится, они все равно найдут тебя и пожалеют. Как это нет повода для жалости? Они отыщут…
Оксана Головко
Последнее редактирование:
Гелия, читала я это уже где-то :declare: Я к "объекту" не подхожу и активно его не жалею. Стараюсь реагировать на людей с ограниченными возможностями спокойно, не заостряя на них внимание. И дочку стараюсь учить этому же. Но это не значит, что если реакция внешне никак не проявляется, то ее и нету вообще.
- Статус